Голос ангела [cборник] - Юлия Добровольская

Моя короткая любовь была оплакана по всем канонам — сорок дней я точила слезы, почти не переставая, лишь с перерывами на институтские занятия. Потом это как–то прошло, и Ирка принялась агитировать меня сделать свободный и решительный выбор в пользу Ростиславика. Мы с ней пару раз подискутировали на его тему всерьез, пару раз постебались, потом чуть не умерли со смеху, расписав все прелести жизни с ним под одной крышей и одним одеялом, а потом взяли да и сосватали славного парня к Наташке. В сентябре свадьба. Аминь.

Личная моя жизненная позиция — или по вышке, или никак — осталась неколебимой. А я осталась одна. Потихоньку все брошенные залетным принцем на произвол судьбы вещи я перестирала и сложила в кожаную сумку моей мечты, защелкнула на ней замок, сверху положила деловую кожаную папку с заточенным в нее телефоном образца 2002 года, спрятала все это в пустой дочкин шкаф и занялась йогой в облегченном варианте, для дамочек «за пятьдесят», дабы, за отсутствием секса, хоть чем–нибудь поддерживать мышцы своего устаревающего и расползающегося по сторонам организма в каком–никаком тонусе.

А вот и шашлыки подоспели! Радостный Васятка разложил по тоскующим тарелкам четыре клинка со шкварчащими, вполне гаргантюачьими порциями.

Только я с вожделением приникла к первому куску румяного ожерелья, зазвонил мой телефон…

Дальше не рекомендую читать тем, кто не верит в хеппи–энды и прочую дамскую хрень. Поэтому для них — конец фильма (звучит культовая грустная мелодия «Одинокий пастух» Джеймса Ласта).

4

Для всех остальных — часть четвертая.

На дисплее отобразилась надпись вполне в духе происходящего со мной в последние несколько месяцев: «Номер не определен».

— Да? — говорю я.

— Симона… — говорят мне, и мне не нужно ничего больше.

Если бы моя история была выдумкой, уж будьте спокойны, я придумала бы что–нибудь позанимательней! Например: звонок раздался в новогоднюю ночь. Ну, на худой конец, в рождественскую (надо сообразить, правда, 25 декабря?.. или все же 7 января?..). Или, скажем, в мой день рождения. Который, кстати, наступал через два дня после этого самого Дня шахтера, который мы шашлыками предваряли.

Но звонок раздался, когда раздался, и я услышала голос Олега.

Я сказала ему, что жду его на той же самой остановке автобуса, где… Ну, понятно.

Еще не успевший усугубить холодного пивка мой замечательный, мой верный, мой прекрасный друг Вася отвез меня на большак.

— А шашлыки?.. — лопотала вослед мне, невменяемой, Ирка.

Ира, дорогая, драгоценная моя подруга!.. Какие, блин, шашлыки!..

Васятку я выпнула с места предстоящих событий едва ли не ногой под зад.

— Тебя жена, между прочим, ждет! — аргументировала я.

Он послушался и даже не стал подглядывать из–за кустов. Его пыльный жигуль поплелся по пыльной дороге на закат августовского солнца.

Вот и все. Вот и все, девочки мои! Ну и мальчики — если кто остался с нами, девочками… Вот и сказочке конец, а кто слушал — молодец.

Вы хотите сказать, что вам невероятно интересно, где он был и что делал?..

Ну какое это имеет значение!.. Главное, что он вернулся — живой и невредимый. Главное, что он не бросал и не забывал меня. Главное, что все только началось у нас после того, как я написала, что сказочке конец. Главное, что моя упрямая вера в чистоту и порядочность тех, кто показался тебе чистым и порядочным, вера в то, что «все люди добрые» — или, как минимум, те, кто показался тебе добрым, — неколебима и не поддается никаким тренингам продвинутых психологов от реалий жизни.

А если уж так любопытно, то вот… Только, простите — коротко. Вся эта посттоталитарная хрень не достойна бумаги, по которой ее размазывать придется…

Олег вернулся в городок, где недавно похоронили его бывшую жену. Блефанул перед взалкавшими земных сокровищ неуемными родственничками неким письмом от их сестры–племянницы, которое он получил после того, как ее закопали во сыру весенню землю… А было это, в сущности, чистейшей правдой — такой же чистейшей, как лист того самого письма, что он показал мне в своем блокадном офисе.

Родственнички прикинулись испуганными, усадили его за ломящийся от яств стол переговоров — как раз девять дней подоспело, — раскурили трубку мира, чего–то подсыпали в поминальный напиток, чем–то трубку… то есть сигаретку шпиганули…

Очнулся Олег в том же подвале, где, типа, его жену из петли вынули. Негоцианта прислали к вечеру следующего дня. Тот нежно просил выдать то самое письмо. Олег сказал, что не дурак, чтобы такие вещи возить с собой, письмо в надежных руках и, если через три дня вся бражка не заявится с повинной в местную прокуратуру, ее — бражку — свезут туда в белом лимузине под белы ручки.

Олега били. Нет, я об этом не хочу… не могу…

Продержали три недели в подвале. Поняли, что прокуратура ничего не знает, намылили веревку на трубе, показали угол, где бетон уже ковырять начали — типа, вот, и никто не узнает, где могилка твоя… Предложили условия: дочкин счет и все, что при тебе, — твое, и вали отседова. А нет — и тебя уроем, и дочурку твою с еенной дочуркой достанем, ибо знаем, где она, ибо она с мамашкой своей поактивней контачила, адресок имеется, хоть и зарубежный. А будешь хорошо себя вести, так можем подсобить с воссоединением остатков семьи…

Конечно, Олег выбрал жизнь — свою, дочки, внучки. Все эти химеры вроде социумной справедливости — суета сует и фигня фигнь в сравнении со вселенским законом личного выбора. Не уголовный кодекс тебя ждет и не Господне наказание, а… если образно — яма, тобой же вырытая. Или розы, тобой посаженные. Опять же если образно…

Дали они ему адрес дочери, вернули содержимое кошелька — вместе с кошельком. Про двухквартирный офис не вспомнили.

И поехал он на юг Испании. Там на берегу синего моря в белом доме среди зеленого сада осела его некогда бунтовавшая, а ныне присмиревшая дочь, ставшая матерью очаровательной дочери по имени Симона, которой уже скоро годик стукнет… Откуда его дочка взяла это имя для своей дочки?.. Так звали одну известную французскую актрису времен нашей советской молодости, и однажды мать нынешней матери сказала своей дочери, что очень хотела назвать ее в честь этой актрисы, но ее отговорили в ЗАГСе — политические соображения тогда были более вескими аргументами, нежели личные… А потом наш кучерявый рокер запел на всю страну про девушку своей мечты, Симо–о–о-о-ну, королеву красоты, она, типа, прекрасна, как морской рассвет… Дочка услышала тогда и пожалела, что мама так нерешительна оказалась… Живут они со своим музыкантом ладно и счастливо. Дочь теперь художник — художественную школу когда–то закончила с отличием, да вот захипповала, поступать дальше не стала… Но от судьбы не уйдешь, как говорили наши бабушки… А мы говорим: будь осознанным. Вот они и осознали себя, свои не суетные, не в пику кому–то и чему–то интересы, живут нутром, интуицией. Самовыражаются — благо возможности для этого есть.

Почему не звонил, не писал?.. Опасался, что история не закончена, не хотел меня под удар ставить. Когда понял, что от него отстали окончательно и бесповоротно — кстати, сами и дали ему об этом знать, некое подобие сердца шевельнулось в жестоковыйных, — вернулся и позвонил.

Вот теперь все.

В смысле — все только начинается.

МАЛЕНЬКИЙ МЕДНЫЙ КЛЮЧИК, или ОЧЕНЬ КОРОТКАЯ ИСТОРИЯ БЕЗ НАЧАЛА И КОНЦА

Перспектива старой, мощенной булыжником Узкой Улочки.

Дома, обремененные архитектурными излишествами в виде лепнины — а может быть, многочисленными и разнообразными заботами людей, проживающих в них?.. — куполом нависли над мостовой.

По их фасадам высоко вверх — к небу и дождю — уползают серебристыми змеями гулкие водосточные трубы. Узорчатые чугунные решетки арок в грустном смирении несут свою бессмысленную вахту: давно уже никто не распахивает их перед нарядным экипажем или сверкающим глянцевыми поверхностями и хромированными деталями ландо.

Все серо в проеме Узкой Улочки: серые стены, серая мостовая, серые люди с серыми лицами. Это вечерняя тень окрашивает в серый все, что попадается ей под руку. Или вечерняя усталость?..

А может быть, проще: Художнику не захотелось возиться с красками, и он плеснул на сырой ватман разбавленную черную тушь, в неразбавленную обмакнул перо и рисует эту коротенькую историю без начала и конца. Или так: у него вдруг разом закончились все краски…

Но нет. Краски у него есть. И похоже, он их очень даже любит.

Во–он там, в проеме крыш, видна неровная полоска ярко–сиреневого цвета с желтыми, розовыми и зелеными перышками закатных облаков. А последние этажи домов на правой стороне Улочки — тех, что повыше, — освещены последними лучами солнца и от этого кажутся одного цвета. Цвета спелого апельсина.